Дарья Лебедева родилась в Москве в 1980. Окончила исторический факультет МГПУ, Литературный институт им. А. М. Горького. Проза, поэзия и критика публиковались в журналах «Дети Ра», «Урал», «Новая Юность», «Кольцо А», «Прочтение», «Полутона», «Текстура», «Книжное обозрение», «Rara Avis», «Формаслов» и др.
Шорт-лист Волошинского литературного конкурса (2011, 2014), лонг-лист премии «Дебют» в номинации «Малая проза» (2013), лонг-лист Международной детской литературной премии им. В. Крапивина (2019), шорт-лист конкурса короткого рассказа на портале Textura «Две ладони» (2020), лонг-лист конкурса на лучшее произведение для детей и подростков «Книгуру» (2021), финал премии «_Литблог» (2022, телеграм-канал «Маленький книжный червячок»). Вышли две книги стихов: «НетЛенки и ЕрунДашки» (2013, в соавторстве с Еленой Борок), «Девять недель до мая» (2017). Член Союза писателей Москвы.
Автор фото — Павел Грималовский
Редактор публикации — Елена Черникова
Разлуки нет[1]
Наши родители дружили — его мама и мой папа когда-то учились в той же школе, что и мы с Сережей. Перед уроками он спускался ко мне на четвертый со своего шестого, и мы вместе шли на уроки. В классе мы сидели за разными партами, но из-за того, что появлялись всегда вместе, нам кричали: «Тили-тили тесто, жених и невеста!» Сережа смущенно краснел и молчал. Я с непроницаемым лицом садилась к своему соседу Жоре, которого терпеть не могла. Нас вместе посадили за первую парту из-за плохого зрения. Но он был каким-то дерганным, стучал ногами под столом, ронял ручки и карандаши и постоянно задевал меня локтем. Если что-то спрашивали, и он знал ответ, то весь начинал вибрировать, тряс рукой и словно выпрыгивал с места. Мне иногда казалось, что однажды он свалит парту и сам свалится.
Сережа был не таким. С его зрением все было в порядке, поэтому сидел он в серединке, и такими же средними были его успехи в учебе. Но мне это было до лампочки, я, как и он, в отличниках не числилась. Мне нравился его тихий нрав и медленные разговоры по дороге в школу и домой — обратно мы старались тоже ходить вместе, хотя получалось не всегда из-за дополнительных занятий. Я частенько после школы шла в музыкалку, а он к репетитору по математике.
Классу к восьмому мы и в самом деле стали «тилитестом» и не скрывали этого. Он дарил цветы и милые безделушки, я заходила в гости посмотреть кино из видеопроката, которое приносила его мама. Я не знаю, почему любила его — хоть и тихой, спокойной любовью, но с ним я была собой, могла рассказать обо всем, а он слушал и смотрел на меня с обожанием и теплотой. Мы были неразлучны, и, хотя впереди маячило окончание школы, как правило, разбивающее такие парочки, ничего не боялись, ведь мы были соседями. Если честно, я даже ждала выпускного и начала новой взрослой жизни — так меня достали издевки одноклассниц. В институте я мечтала полностью обновить круг общения и войти в новый мир рука об руку с любимым человеком.
Но вышло не так. Мама развелась с отцом, вышла замуж за другого, и мы переехали к нему. Теперь от Сережи меня отделяло полгорода. В школу я добиралась на метро и трамвае, а после снова ехала через весь город — на подготовительные в консерваторию. С детства знала, что буду оперной певицей. До поступления оставалась пара лет, надо было готовиться как следует: учить сольфеджио, фортепьяно, усиленно заниматься вокалом, много репетировать. Так и вышло, что последние школьные годы мы виделись только на переменках.
К концу учебы наша нежная любовь длиною в жизнь была практически забыта. На выпускной он пришел с другой девушкой, а я вообще не осталась на празднование, забежала только, чтобы забрать аттестат.
К этому времени я чувствовала себя настоящим городским кочевником, потому что полдня проводила в дороге, в транспорте. Вместо небольшой сумочки я теперь носила огромный рюкзак, в котором была даже зубная щетка и запасная футболка, если придется ночевать не дома. Дома был отчим, которого я ненавидела — по иронии судьбы он и внешне, и манерами напоминал моего соседа по парте Жору, — поэтому старалась зависать у подруг и на шумных тусовках, где мы пели песни, смотрели кино и до хрипоты обсуждали всякую чушь.
Так продолжалось и во время моей учебы в консерватории, куда я благополучно поступила. Я много выступала, меня ценили, мне везло. Ни о какой новой любви я не помышляла — консерваторские парни мне не нравились, разве что духовики немножко, а в компании все было так по-братски, так дружно, что такие мысли даже не приходили в голову.
После консерватории я устроилась преподавательницей в музыкальную школу, хотя периодически мне предлагали отличные роли в операх и опереттах. Но нужен был стабильный доход, чтобы снимать квартиру. Стало поспокойнее, я перестала кочевать по городу и жила, казалось, идеальной жизнью — поздние подъемы, ученики, подготовка к спектаклям, выступления, красивые платья, море цветов, поездки по стране и за границу. Поклонники так и вились вокруг меня — я выросла высокой, статной, а лицом немного похожа на итальянок с картин Брюллова.
Однажды в метро я встретила Сережу. Словно удар под дых — мне показалось, я вот-вот задохнусь. Словно все это время я жила, забыв о чем-то важном вроде еды или воды, и не понимала, как мне плохо.
Он подошел, поздоровался, спросил, как дела. Я уже собиралась сказать, как скучала все это время — хоть это и было неправдой, потому что я о нем даже не вспоминала, но все-таки было и правдой-истиной, потому что, едва увидев его, я поняла, как безумно мне его не хватало. Но тут подошла девушка, и он представил ее — жена. Я, конечно, улыбнулась, очень приятно, рада за вас, а давно ли, а дети есть? Мы мило болтали, пока метро не разлучило нас, и дальше я брела по переходам, словно привидение. Мне казалось, я стала прозрачной, серой, пустой. Люди как будто чувствовали это и пытались пройти сквозь меня. Я не замечала толчков и медленно пробиралась мимо мраморных колонн, потрепанной плитки на стенах, музыкантов, плохо играющих на скрипках и гитарах, пока не оказалась на своей станции, сама не знаю как.
После этой встречи у меня стали лучше получаться драматические роли. Я полностью посвятила себя работе и вокалу, и через пару лет мне предложили роль Виолетты — роль мечты. Друзья всерьез беспокоились, спрашивали, почему я ни с кем не встречаюсь, а мое сердце болело и ныло, потому что теперь я знала, по какой причине меня никто не интересовал. Я оказалась однолюбом, еще в детстве встретившим свою любовь.
Незадолго до моего дебюта в «Травиате» меня позвали на встречу одноклассников. Не на официальную встречу выпускников в школе — такие я неизменно игнорировала. А посиделки в ресторане только нашим классом. Мне было в целом плевать на одноклассников — кроме одного, ради которого я и пришла.
Мы сидели за длинным столом, уставленным яствами, словно на картине какого-нибудь голландца, и болтали. На удивление было приятно вспоминать школу, смешные эпизоды, узнавать, как изменились, повзрослев, девчонки и мальчишки, обзавелись семьями, профессиями, детьми. Даже Жора оказался очень приятным мужчиной, вовсе не дерганным, каким я его запомнила. Я рассказывала о подготовке к постановке «Травиаты» — скоро я буду петь ее в Большом, как мечтала когда-то еще маленькой девочкой. Все были доброжелательны и дружелюбны, никаких подколов и издевок, словно все шпильки и насмешки остались в стенах нашей старой школы. И тут кто-то сказал, что Сережа не придет. Собирался до последнего, но задержали на работе. Продолжая улыбаться, хоть и чувствовала, что улыбка стала неестественной, я сказала небрежно, что мы и без него неплохо проводим время, — и тут все вспомнили.
Вы же встречались тогда, помнишь? Он всюду ходил за тобой. Души в тебе не чаял. Когда вы расстались, такие слухи ходили! Что ты ему изменила, что он тебе изменил, что вы почему-то страшно поссорились и не можете друг друга простить. А, кстати, он ведь женат? Нет, уже нет, развелся недавно. Она была певицей, прям как ты, хм, интересно. Уехала в Италию навсегда, ее позвали в Ла Скала. Он отказался переехать с ней, одно время жили на две страны, потом она встретила какого-то тенора, и они развелись. Ясно, понятно. Ну жаль, что не придет. А помните, как мы кричали «Тили-тили тесто»? Он так краснел!
Я храбро досидела до конца, обсуждая школьные годы чудесные и заново узнавая людей, с которыми провела детство, но в голове пульсировала только одна мысль — он свободен, мне необходимо с ним встретиться. Я попросила телефон у нашей «старосты» — подумать только, прошло пятнадцать лет, а Оля до сих пор выполняла эти функции, собирала наши телефоны и адреса, записывала дни рождения, вела чат. Она и работала завучем в школе, как оказалось.
Через неделю я пела в Большом. Сереже я позвонила и позвала его на спектакль. Мы проговорили два часа, вспоминая прошлое, рассказывая о настоящем. Я словно вернулась домой, так мне было хорошо и тепло. Я ждала, что он предложит встретиться в кафе или в парке, но он не предложил, и я решила, что так даже лучше. Он увидит меня на сцене в великолепном платье, услышит красивый сильный голос, узнает, как я могу любить и умирать, пусть даже это и не я, а Виолетта. И мы сможем начать все сначала.
Зал был заполнен, билеты распроданы. Я знала, что придут и одноклассники, человек пять собирались наверняка. И Сережа. Выходя на сцену, я пыталась увидеть в зале знакомые лица, но это было сложно из-за софитов и волнения. Кажется, я прекрасно спела. Зал аплодировал стоя, после выступления мне подарили уйму цветов. С букетом к сцене подошла и Оля, сказала, что от них от всех и махнула рукой в зал. Тут я их увидела, они улыбались и явно гордились мной. И вроде он тоже был там.
Переодевшись, я вышла в холл, и они налетели на меня с восторженными криками. Ты была великолепна! Какой у тебя красивый голос, я и не знал! У меня мурашки пошли по телу, когда ты пела ту арию, ну, где… А какая была самая высокая нота? А я до сих пор реву из-за того, что ты умерла, и вас с ним разлучили. Музыка в конце просто на разрыв!
Я что-то отвечала, радовалась им, а сама пыталась увидеть Сережу. Может, стоит в сторонке? Может, ждет на улице? Но его нигде не было. Тогда я сдалась и спросила у ребят, и Оля ответила, что он был, но ушел сразу, как закончилась опера. Даже пообщаться не успели, только поздоровались вначале и всё. Ясно, понятно. Я сбросила с себя подступившую печаль, как сбрасывают утром одеяло — решительно, разом. Конечно, мы пошли с ресторан и снова отлично провели время, и тогда я вдруг поняла, что, возможно, всё давно и безвозвратно упущено, и я не смогу быть с ним. Не потому, что жена, или работа, или обстоятельства, а просто потому, что наше время прошло.
У него ведь есть мой телефон, думала я, захочет — позвонит. Но он не звонил, и я не звонила. Получала новые роли, ездила на гастроли, покупала шикарные платья для выступлений — у меня развилась мания на этот счет. Я следила за коллекциями любимых модельеров, тратила огромные деньги.
Иногда я мысленно обращалась к Сереже — когда видела забавную сценку в метро или слышала занятный разговор, или мне попадалась интересная заметка в интернете. Я думала — он бы оценил, он бы посмеялся вместе со мной, а потом как-нибудь умно и смешно прокомментировал. И тогда я улыбалась, потому что он как будто все равно был со мной, внутри меня. Каждый раз в такой момент я собиралась позвонить ему и рассказать — ну к черту же гордость, глупые обиды, кто знает, почему он так и не позвонил. Может, это он на что-то обижен, а я даже не потрудилась выяснить на что. В каждый его день рождения я набирала номер, но нажимала отбой раньше, чем начинались гудки. Что-то мешало мне снова впустить его в свою жизнь. Словно мне приятнее было общаться с ненастоящим, воображаемым Сережей, а реального я опасалась.
Время все шло. Однажды мне позвонил папа и сказал, что бабушка умерла. Я почувствовала укол совести, когда поняла, как долго не навещала ее. Она была не самым приятным человеком, и я каждый раз откладывала встречу. А теперь квартира, в которой я когда-то росла, снова была свободна. Папа спрашивал, что с ней сделать, может быть, сдать? Но я сказала, что, если он не против, вернусь туда, сделаю ремонт, буду там жить. Она была маленькая, тесная, когда-то мы ютились там вчетвером. Потом мама ушла от папы, и мы переехали. Папа тоже женился на другой женщине и уехал к ней. Его мама жила там одна в последние годы, и теперь он, конечно, готов переписать квартиру на меня.
Я вышла из метро. Район сильно изменился: остановку перенесли на несколько метров дальше, рынок и ряд разношерстных киосков снесли, а вместо них разбили уютный сквер с лавочками и кафешками, зато напротив, где всегда был пустырь, всё застроили футуристичными многоэтажками из синего, словно инопланетного, стекла. Подошедший пустой, с конечной, трамвай все равно пришлось брать штурмом — хоть что-то осталось прежним. Три остановки — и вот мой старый дом, кирпичный, длинный. Шумная улица с непрерывным движением, гудками, клаксонами — но заходишь в арку и оказываешься в просторном тихом дворе. На газонах растут ромашки и одуванчики, какой-то подросток подкачивает сдувшуюся шину велосипеда, на лавочке сидит пожилая пара в старомодных болоньевых плащах и громко зинькают синицы в кустах.
В подъезде сделали ремонт и покрасили стены. Лифт новый, а помнится, в тот железный гроб я боялась даже заходить. Двери надо было закрывать самостоятельно, кабина ездит с внешней стороны дома — это забавно наблюдать снаружи, но не особо приятно внутри. На лестничной клетке сыро, прохладно, старую плитку чуть подремонтировали, на стенах обновили краску. Ключ от тамбурной двери, ключ от входной.
Внутри пустота и тишина. Папа забрал все бабушкины вещи, подготовил квартиру для меня. Осталась только кое-какая мебель на первое время — он сказал, выкинешь, когда купишь новую. Все это старое советское барахло. Но есть и симпатичные вещи — комод, только ручки поменять и заново покрыть лаком; книжный шкаф — не очень удобный, но красивый, дубовый, похоже, немецкий. Книги на месте — их папа тоже оставил на мое усмотрение.
Я присела на старенький, видавший виды диван и словно провалилась в прошлое. Как я читала на этом самом месте «Трех мушкетеров» и «Проклятых королей», как мама выгоняла меня на кухню делать домашку, а вот на этой полке стояла моя коллекция аудиокассет, за которыми я гонялась по всему городу. Откуда-то у нас взялась запись «Юноны и Авось», я выучила все песни наизусть еще до школы и так хорошо пела, что мама, не задумываясь, отдала меня в музыкалку. Там я полюбила классическую оперу — «Орфея и Эвридику», «Мадам Баттерфляй», «Евгения Онегина» слушала на повторе и старательно пищала верхние ноты, не понимая, как это певицы так легко их берут. Потом переписала диктофоном с телевизора оперу «Иисус Христос — супер-звезда»: на моей записи, которую я бесконечно слушала и слушала, обрезано начало «Последней вечери», потому что в этот момент пришлось переворачивать кассету. Я самозабвенно пела арию в Гефсиманском саду — к этому времени голос уже окреп, и от моих эмоций, которые я вкладывала в эту душераздирающую сцену, казалось, дрожали стены. Родители и бабушка терпеливо сносили мое пение — преподаватели в музыкалке сказали им, что быть мне певицей и никем больше.
И вот я снова здесь. На четвертом.
Приведя квартиру более-менее в порядок и разложив вещи, я подумала, что теперь морально готова подняться на шестой этаж. Жила ли там по-прежнему Сережина мама теть-Наташа? А, может, и Сережа все еще жил там? Удивительно, в наш единственный длиннющий разговор по телефону я совсем забыла спросить об этом.
Звонок в дверь — все та же оглушительная трель. Пауза. Шаги в коридоре. Дверь открылась, и я увидела тетю Наташу — постаревшую, располневшую, но с теми же лучистыми светлыми глазами, «как у княжны Марьи», шутили мы с Сережей. Она обняла меня.
Мы устроились на кухне, где всё осталось по-прежнему. Она заварила чай, достала печенье. Я начала что-то рассказывать о себе, что снова живу здесь, что пою в опере, звала на спектакли, она кивала, но была тихой, подавленной. Наконец, когда поток моей речи иссяк, сказала как-то даже слишком спокойно:
— А Сережа умер, ты знала?
Я сидела молча и смотрела почему-то на деревянную хлебницу с нарисованными на ней пошлыми красными цветами. Я не знала — и теперь хотела бы не знать.
— Почти три года назад, — совсем тихо прошептала теть-Наташа.
Вскоре после того спектакля в Большом, поняла я.
— Онкология.
[1] Строка из дуэта Виолетты и Альфреда, опера Джузеппе Верди «Травиата»
